Шушарин А. С.
Полилогия современного мира (Критика запущенной социологии). Раздел пятый: Социализм / Сост. О. П. Шушариной, К. А. Белоусовой. - М.: Мысль, 2005. - 494., 1 л. порт.
Полилогия современного мира (Критика запущенной социологии). Раздел пятый: Социализм / Сост. О. П. Шушариной, К. А. Белоусовой. - М.: Мысль, 2005. - 494., 1 л. порт.
23.3.4. Еще
раз об объективности революции
(кто «виноват» в неотвратимых революциях);
фальшивка «доктринальных» версий
(кто «виноват» в неотвратимых революциях);
фальшивка «доктринальных» версий
В условиях нынешнего
«демократического» антиинтеллектуализма выяснилось, что революцию делали
коварные большевики. Крепкий дух «Краткого курса» остается незыблем, разве что
те же былые герои стали злыднями. Ну а кто «виноват» во многих сотнях
революционных сполохов по всему миру и в той же Европе, особо начиная с XVII в., в счет не берется.
Вопреки
волюнтаристским, субъективистским, либеральным, а то и вовсе моральным версиям
революции, многие и далеко не марксистские мыслители обращали внимание именно
на глубинность, стихийность революции. Можно, например, упрекать С.Л. Франка
в односторонней характеристике революции (мужицкая, антидворянская). Очень это
похоже на «антисистемную» версию В. Махнача. Однако Франк же отмечал, что революция
– «стихийно-космическая сила», «подземное существо» (а не козни
«деструкторов»), что только большевики «сумели овладеть ее внутренними силами и
направить по разумному пути»; сумели «вопреки слепым и безумным силам...
осуществить историческую тенденцию»1. Так сказать, одних этих слов
изгнанного христианского философа достаточно, чтобы понять простую мысль, что
большевики не делали революцию, а оказались единственной силой Спасения,
пожарной командой, в том числе службой «гражданской обороны» в защите от
враждебного мира, в котором не может быть никаких других порядков, кроме
железной дисциплины и единоначалия. Впрочем, мы забежали.
Воспользуемся
еще, отдавая дань моде, мыслями реанимированного Н. Бердяева. Разложение всей
ранее рассмотренной российской махины «началось давно. Ко времени революции
старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Война докончила процесс
разложения», который охватил все что можно: монархию с «символом народного
православия» – Распутиным,
империю, государство, армию, промышленность, сельское хозяйство, транспорт,
«религиозные верования народа», «интеллигенцию», «церковь»2 и все
такое прочее. Вот в этих невеселых, поистине «паранекротических»
обстоятельствах в «русском народе обнаружилась огромная витальная сила»;
«революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для
исторического дела. И этим определяется исключительная актуальность и динамизм
коммунизма»; «бесспорная заслуга коммунизма, – писал Н. Бердяев, называя
революцию «судьбой и роком», – состоит в том, что анархический распад... был
остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ
согласился подчиниться...»3 (Точнее, конечно, большевики нашли
лозунги, которые и выражали направленность «витальных сил» народа.) Это было
«добро, осуществляемое (в том числе, надо бы сказать. – А.Ш.) силами
зла»: «коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в
судьбе русского народа»4. Лучше и не скажешь в смысле объективности
происходившего, отметающей всякие добродетельные и злокозненные интерпретации.
Универсальная «механика» революций
прошлого, а особо редких, исторических, великих, тоща до неприличия. В разлагающей
обстоятельствами хаотизации происходит энтропийное опускание до зла «базовых инстинктов»
(П. Сорокин), но вместе со складывающейся негэнтропийной («высокая энергия»)
организацией добра. «Высокое», добро, как спасение от распада и разложения,
т.е. созидание уже без отринутых пороков, негэнтропийный подъем, осуществляется
поневоле и разбуженными «низкими» средствами, так сказать, в диапазоне действия
всех сил (в том числе действительно и люмпенов, и маргиналов, и пр. нечисти) и
страстей, но в «итоговом» направлении «очищения», решения «исторического дела».
Вот если б существовали эти негэнтропийные силы направления! И больше, кратко,
ничего не скажешь про бесконечно богатый материальный процесс.
Тем не менее даже такой
неортодоксальный историк, как
В.Г. Сироткин, нередко дает повод для доктринального толкования революции, т.е. зависимости ее хода и поворотов от господствующих у революционеров доктрин. Есть, конечно, и такая зависимость. Спору нет. Но в нынешней, обратно политизированной ситуации куда полезней несколько перегнуть палку в сторону толкования объективности революционного процесса, даже производности самих, казалось бы, чисто «сочиненных» идейных «доктрин» от каких-то на самом деле вполне материальных развивающихся обстоятельств, лишь выражаемых «доктринерами». А то ведь в ортодоксии процесс рассматривался как руководимый светлыми идеями большевиков, а теперь точно так же, но уже «доктринальными» идеями. Большевики были не «плохими», не «хорошими», а оказались доминантной политической формой «акторов» спасительного объективного процесса.
В.Г. Сироткин, нередко дает повод для доктринального толкования революции, т.е. зависимости ее хода и поворотов от господствующих у революционеров доктрин. Есть, конечно, и такая зависимость. Спору нет. Но в нынешней, обратно политизированной ситуации куда полезней несколько перегнуть палку в сторону толкования объективности революционного процесса, даже производности самих, казалось бы, чисто «сочиненных» идейных «доктрин» от каких-то на самом деле вполне материальных развивающихся обстоятельств, лишь выражаемых «доктринерами». А то ведь в ортодоксии процесс рассматривался как руководимый светлыми идеями большевиков, а теперь точно так же, но уже «доктринальными» идеями. Большевики были не «плохими», не «хорошими», а оказались доминантной политической формой «акторов» спасительного объективного процесса.
Так, В.Г. Сироткин полагает, что
уже «Апрельские тезисы» Ленина были обусловлены доктриной «мировой революции»,
судя по реакции Г. Плеханова и Г. Зиновьева5 (доктрина, кстати, у
которого была та же). Но ведь интересен уже простой вопрос: всяких «Тезисов» по
тем временам было преполно, но почему же тогда вполне трезвые, реалистичные, не
доктринальные (в данном случае – не ленинские) сгинули в небытие?
Да, действительно, Г.В. Плеханов
назвал «Апрельские тезисы» (точнее, доклад на заседании большевиков) Ильича «бредом»,
но вне связи с доктриной «мировой революции», а скорей по причине курса на
власть тогда еще не большевистских (и не очень меньшевистских) Советов, когда
большинство «революционных демократов» поддерживало Временное правительство. Плеханов
упрекнул Ленина за развязывание «гражданской войны в среде революционной
демократии»6. Так это явление наблюдалось вовсю изначально, и какие
они (небольшевистские «демократы») были «революционные»? С «социалистической
идеей», интересно и в современном контексте пишет В.С. Бушуев, заигрывали все,
даже кадеты, но никто ничего не делал, даже по позднейшему признанию А.
Керенского: «Топтались везде: и в армии, и в аграрном вопросе, и в вопросе о
войне и мире»7. При сплошной «революционной» риторике, когда события
наползали и накручивались отнюдь не риторически. Государственная власть
(номинально буржуазная) на глазах становилась все более бессильной, и Ленин
впервые (причем еще без явно «социалистического») выдвигает задачу перехода
власти к «пролетариату и беднейшему крестьянству» в форме Советов. Попросту
говоря, ведь какие-то социальные силы ее рано или поздно возьмут в свои руки.
Или все пойдет крахом.
Вполне можно сказать, что в апреле
тезисы Ленина были еще «бредом» в голове, но все неумолимо катилось к такому «бреду» в самой реальности.
Равным образом и известное «штрейкбрехерство» Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева в
Октябре, упомянутое В.Г. Сироткиным в контексте неувязки Октября с революцией в
Западной Европе8, по сути не имело отношения к доктрине (сыпалось-то
все именно в России). И предательство9 было несомненным. Причем
состояло оно, поясняет Карр, вовсе не в том, что было выражено мнение, отличное
от мнений других членов ЦК, а в том, что они публично (во внепартийной печати)
выступили уже против принятого решения, т.е. в нарушении элементарной партийной дисциплины10. С которой считается даже,
скажем, сам Б. Клинтон. И опять же, кстати, Сироткин малость недоцитировал
Ленина в этом пункте. «Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, – писал Ленин, – конечно, не являлся случайностью,
но... он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм
Троцкому»11. Речь в «завещании» шла именно о «личных качествах»
(точнее, человеческих), вне всякой связи с «мировой революцией» и даже с
«неслучайными» убеждениями, т.е. скорей о порядочности. Вот ее-то (в сравнении
с предательским нарушением даже партийной дисциплины или «небольшевизмом»)
Ленин под сомнение не ставил. А уж то, что убеждения революционных натур, в том
числе и весьма различающиеся, несгибаемы, тогда, полагаю, прекрасно понимали
все, откуда следовало: или борьба (с явными противниками), или тяжкий спор и
компромисс плюс партийная дисциплина. Вопрос же об «упорстве» доктрины «мировой
революции», действительно интересный и очень непростой, так же в точности актуален
и по сей день, хотя, конечно, уже в ином смысле и оформлении.
В запутаннейшей, шатающейся,
опускающейся ситуации большевики шли к власти, точнее, она сама к ним неуклонно
падала. Они и были выдвигаемой ожиданиями масс силой, оказавшейся единственной
способной преодолеть катастрофический национальный кризис – таково, например,
все основное содержание и дух исторического исследования американского ученого
А. Рабиновича. Причем не только в апреле, но даже в середине лета 1917 г. (!)
зигзаг развития событий привел к тому, что многие вообще списали большевиков
как серьезную политическую силу12, т.е., так сказать, само по себе
рвение к власти пустая затея.
На этот же счет В.В. Согрин приводит дельные слова даже западного либерального
историка М. Малина: «...хотя Октябрь и был, безусловно, переворотом, такой
переворот стал возможен только в обстановке подлинной общественной революции,
которую большевики могли эксплуатировать или использовать, но которую сами не
могли бы развязать или с легкостью направить в нужном направлении»13.
Не говоря о том, что и сам «переворот» суть лишь крохотный политический эпизод
грандиознейшего процесса – какие уж тут «доктрины». А относительно
«использования» хода объективных процессов, это, увы, своего рода абсолютный
закон политической борьбы. Исход борьбы даже и в нынешнем глобальном контексте,
пишет И. Валлерстайн, решают те, кто лучше умеет анализировать (ход объективных
процессов).
Так что с «доктринальностью»,
которая, конечно, бывала, каждый раз надо разбираться весьма конкретно. Ну а по
большому счету, особо «доктринальны» как раз всякие консервативные, реакционные,
контрреволюционные, реставрационные, а равно фанатично-революционистские силы.
Подлинно революционные силы, в сравнении с упомянутыми, «доктринальны» как раз
менее всех, ибо они преодолевают нечто относительно определенное (отжившие
структуры) и в этом смысле «доктринальны», но ищут и оформляют созидание того,
«чего еще никогда не было» (С.С. Хоружий) и что «доктринальным» не может быть в
принципе.
Потому еще раз и образно говоря, вулканический негэнтропийный прорыв во всей ноосфере, тектонике,
мог осуществиться только там, где, с одной стороны, в хаотизации накопилось
достаточно многообразий и взрывного материала, но, с другой стороны, и только
там, где кора отживших структур обладала меньшей прочностью («слабое звено»).
Впрочем, никаких образов не хватит, ибо любая революция – неисчерпаемый процесс и даже, верно
заметил диссидент М. Джилас, сама себе «самостоятельный эпицентр»14.
Что, между прочим, в значительной мере имело место и в последующей волне
социалистических преобразований, везде и всюду сплетенных с другими
могущественными процессами.
Соответственно обратимся теперь к
некоторым моментам «видимой», экзотерической, субъективной диалектики (полилектики)
преобразования, постоянно имея в виду, что если объективная сторона дела
относительно строга, но ужасно «скучна», то субъективная – увлекательна, но
требует весьма тщательных расплетений «говорившегося» и действительно происходившего.
_____________
[1]
Франк
С.Л. По ту сторону «правого» и
«левого» // НМ, 1990, № 4, с. 218.
2 Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990, с. 109–110.
3 Там же,
с. 112, 114.
4 Там же,
с. 93, 108.
5 Сироткин В.Г. Вехи отечественной истории, с. 234.
6 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 31, с. 117.
7 См.: О
российской трагедии ХХ в. // СМ, 1990, № 3, с. 76.
8 Сироткин В.Г. Цит. соч., с. 234.
9 Карр Э. Цит. соч., с. 94.
10 Там же,
с. 159.
11 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 345.
12 Рабинович А. Большевики приходят к власти. М., 1989, с. 76.
13 Согрин В.В. Идеология и историография в России: нерасторжимый брак? // ВФ, 1996, № 8,
с. 12.
14 Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992, с. 131.
Действительно, - "большевики шли к власти, точнее, она сама к ним неуклонно падала. Они и были выдвигаемой ожиданиями масс силой, оказавшейся единственной способной преодолеть катастрофический национальный кризис"!
ОтветитьУдалить