Максим Горький
Несвоевременные мысли
Заметки о революции и культуре 1917–1918 гг.
|
| Максим Горький |
Пролетарский писатель отстаивал непримиримую ненависть к войне веру в победу разума и воли интеллигенции, в лучшее будущее. И программной в этом отношении является брошюра М. Горького «Несвоевременные мысли», вобравшая его «заметки о революции и культуре» 1917-1918 годов. «Несвоевременные мысли» - это уникальная во всей истории русской литературы компиляция, сложенная из коротких газетных статей Максима Горького о событиях в России и Петрограде. Путь между двумя революциями – буржуазной и социалистической – трудный путь. Статьи Горького появлялись чуть ли не ежедневно в петроградской газете «Новая жизнь». Газета была открыта после Февральской революции и закрыта после Октябрьской большевиками, друзьями Горького. Название книги - влияние философии Ницше. Немецкий философ уверял, что все своевременное - мелко и жалко. Настоящий мыслитель должен устремлять своё творчество в будущее - это удел великого человека. Главные темы статей: противодействие анархии, необходимость строить новое общество, революция, бедность. Герои очерков: крестьянство, народные массы, большевики, пролетариат. Максим Горький один из первых заметил утопизм программы В.И. Ленина и большевиков. Социалистическая революция еще более заострила выступления Горького. Закрытие ряда газет, бессудные расстрелы вызвали у него чувство глубокого возмущения. Противопоставление некультурного крестьянина культурному промышленному рабочему — главное на страницах публицистических статей Горького. Позднее, в 20-30-е годы М. Горький в своей публицистике постоянно описывал успехи в строительстве новой жизни, позитивные преобразования в народном хозяйстве.
XIX
У нас, на Руси, о культуре следует говорить бесконечно – и еще столько же.
Пришел ко мне поэт-самоучка, такой здоровый, гладкий молодец лет 20-ти, с добрыми – не без хитрецы – глазами, прочитал мне полсажени довольно немудрых стихов, и вдруг в ушах моих звучит следующее двустишие:
Лукавый тевтон, под искусною маской,
Задумал в Россию культуру ввести!
Спрашиваю поэта.
– Не объясните ли вы мне – что такое, по-вашему, культура?
Он придал недоделанному лицу своему выражение снисходительное и объяснил:
– Я понимаю культуру как всякое стеснение человека, примерно: организации, партии и вообще все, что против свободы личности.
– Вы анархист?
– Нет, я с ними поссорился, они тоже – партия и заставляют книги читать.
– А вы не любите читать?
– Романы и стихи читаю, только не очень, это мне мешает свои стихи сочинять, начитаешься, а у самого ничего уж и не выходит. Поэт должен беречь себя, никому не поддаваться, а черпать вдохновение из своей души.
– Какие же вы стихи читали?
– Северянина, потом еще некоторых… много! Только согласен с одним – не помню имя – который говорит:
Не учись по этим книгам,
Что лежат перед тобой,
Лицемеры их писали,
Вознесенные толпой…
Это очень верно сказано – вы согласны?
– Разные книги есть…
Он живо перебил меня:
– Нет, для поэта всякое чужое – вредно, он должен жить только своим. Да и все вообще русские должны жить своим, мы народ особенный, вот, – никто не может отказаться воевать, а мы отказались!
– Ну, где же отказались? Друг друга-то бьем и прежестоко!
– Это наше внутреннее дело. А немецкой или французской культуры, все-таки, не примем – вон, они дерутся, как звери, все одно! Срам!
– Вы – крестьянин?
– Да. Только я не считаю себя никем, я не люблю деревню и мужиков тоже, это люди чужие мне, понять меня они не могут.
Круглое полудетское лицо его стало грустно, светлые глаза обиженно прищурились, он погладил чистенько вымытой рукой волосы, завитые на концах в колечки, и тяжело вздохнул. Совсем – страдалец. Непонятая душа.
Когда я сказал ему, что, на мой взгляд, он не умеет писать стихов и что ему нужно учиться, он не поверил мне, но, кажется, не очень обиделся.
– Учиться, – сказал он, задумчиво хмурясь, – значит – быть, как все? Не гожусь я для этого, я хочу жить сам по себе. Гимназисты, студенты – все одинаковы. Нет, уж я как-нибудь сам добьюсь…
Он ушел огорченный, и я знаю, что года два-три, а может, и пять он бесполезно для себя убьет, «добиваясь» неосуществимой для него возможности быть непохожим на других.
А через пять лет он приткнется к какому-нибудь сытному делу и будет делать его неглупо, не очень охотно, будет жить с великой обидой на людей вообще и с презрением ко всем, кто – так или иначе – будет зависим от него.
Г-жа 3. Г. пишет мне:
«Я могу представить себе десятки, даже сотни мужиков, способных принять культуру, но когда я подумаю, что все мужики и бабы научатся чистить ногти или сморкаться в платки – это кажется мне смешной утопией».
Ветеринар А. Н. рассуждает о культуре так:
«В самом слове «культура» ясно виден ее смысл – культ, религия. Культура может развиваться только на религиозной почве, и это будет истинная культура, а все остальное – культура вещей, внешнее и от лукавого. В эти дни, когда человек озверел, спасти его может только возвращение к Богу, ко Храму, к наивной вере: «Будьте, как дети», вот, что надо сказать людям, вот, чему надо их учить, а вы учите – будьте, как звери. Это – влияние германское, влияние поганых книг Ницше, Маркса, Канта и других иезуитов, придумавших все эти идеи специально только для нас, русских, ибо немец знает, что мы падки на идеи, как жерех на навозных червей».
«Противно и гадко говорить о культуре, когда сыты, а интеллигенция голодает», – пишет учительница, а «группа молодежи» убеждена:
«Это к лучшему, что с людей сходит все внешнее, возложенное ими на себя по долгу, по учению святых отцов литературы, философии и науки, – слиняет, сойдет все это и человек действительно будет свободен. Может быть, он снова примет то же самое, что отверг, но на время ему необходимо пожить без идей, принципов и всяких традиций – довольно уж литературы, культуры, социализма и всего этого».
Можно привести еще десяток столь же самобытных мнений о культуре, мнений, свидетельствующих о развитии мысли в родных Тамбовско-Калуцких школах философии, но и цитированные с достаточной убедительностью свидетельствуют о том, что ощущение жизни у нас становится острее, а понимание ее смысла и целей – тупеет. Ну, а те правила общественного поведения, те навыки взаимоотношений, которые могут быть построены на остром зоологическом ощущении жизни, не обещают нам радостей, они еще более усугубят всеобщее одичание, которому, не сопротивляясь, подчиняется не только деревня, но и город, не только народ, но и так называемые «полуинтеллигенты».
Отсюда еще раз, с полной очевидностью вытекает необходимость культурно-просветительной работы – немедленной, планомерной, всесторонней и упорной.
Векторная теория социальной революции.
Новая книга о причинах, движущих силах, целях и задачах революции, как общественного явления, перемещающего государство в направлении прогрессивных политических идей: демократии, либерализма и равноправия.
Комментариев нет:
Отправить комментарий