Главные пласты социалистических преобразований

Шушарин А. С.
Полилогия современного мира (Критика запущенной социологии). Раздел пятый: Социализм / Сост. О. П. Шушариной, К. А. Белоусовой. - М.: Мысль, 2005. - 494., 1 л. порт.

23.3.3. Главные пласты преобразований:
плановизация, снятые революции,
переворачивание асимметрий,
интернационализация («тюрьма
национализма»), дивергенция,
ответ на вызов в эгокультурном мире

Вообще говоря, множество характеристик социалистических революций (антикапиталистичность, посткапиталистичность, обход, промежуточность, мобилизационность, забегание, спасение и т.д.) имеют под собой основания. Всякий революционный процесс, как «материально-творческий», отчаянно многомерен. Вопрос здесь и состоит в уяснении главных пластов и векторов преобразований в их свершившемся производственном (в полилогическом смысле «производства и воспроизводства действительной жизни») содержании.

Социалистические преобразования – это восходящая (негэнтропийная) перекомпозиция всех ранее (в «статике») упомянутых структур, производственных отношений, с утверждением доминирования нового (ранее потенциального из них) в установившемся общем равновесии, как «внутри», так и во внешней «среде», а равно и во всем мироустройстве. Для России такое новое равновесие установилось примерно к середине 30-х гг. в виде уже качественно новой агломерации производства СССР, всей революционно (преемственно-восходяще) обновленной метакультуры этого типа.

Первый, высший эндогенный узел, или пласт, единственный тогда строго теоретически (конечно, эзотерически) обоснованный. Его рациональное содержание, тогда понимаемое неизбежно предельно лаконично, – избавление от «мерзостей» капиталистических порядков, утверждение некоторой уже посткапиталистической формы путем обобществления средств производства. В действительности это было снятие экономических производственных отношений, технологизация (плановизация), прежде всего индустриального сектора. (Почему из посткапитализации получилась в значительной мере, особо сначала, антикапитализация, это вопрос общего равновесия, о коем где-то ниже.)

Разумеется, большевикам было в принципе неизвестно, какие действительно новые (а именно, линейные, отраслевые) производственные отношения, какая собственность (на технологии) самоутвердятся вне всякой зависимости от социально-полити­ческих борений и «выражений». Так было и будет всегда, ибо будущее в восходящем развитии открыто, складывающиеся струк­туры не проектируются, а самоутверждаются (хотя и всегда в формах «проектировок») по «закону падшести», но уже на новом негэнтропийном уровне. На этот счет в более конкретном историческом экскурсе, ниже, мы рассмотрим, на мой взгляд, интереснейшие повороты политической мысли. Пока фиксируем, что научно строго был ясен «материал» преодолеваемой структуры («Капитал»), хотя и в ее стерильно гомогенном виде, и скромнейшее содержание исторически определенного обобществления. Беда, однако, при этом была не в этой узости идейных обоснований, а в том, что рациональный элемент (обобществление основных средств производства) был идеологизирован с огрехами финализма, достижимости «окончательной формации», эгалитаризма, ликвидации, а не снятия, товарно-денежных (экономических) отношений. Впрочем, как мы увидим, беда была не столько доктринальной, сколько «почвенной», связанной еще и с чрезвычайной тяжестью обстоятельств. Понятно, что пласт плановизации, опять же ни от кого независимо, влек за собой и изменения всех отношений. Или, наоборот, фокусировал их на себе.

Второй пласт, условно говоря, – промежуточный, сам многоэшелонированный и «многослойный», теоретически тогда не рефлексированный (известный, но не знаемый), хотя и занимавший поневоле одно из центральных мест в политике (а значит, и в некоторых структурах). В этой связи Ленин, в частности, отмечал, что необходимо искать, «какие посредствую­щие пути, приемы, средства, пособия нужны для перехода от докапиталистических отношений к социализму»¹. Пусть «социалистическое» было неизбежным политическим риторизмом, но это и есть некоторые снятые революции и преобразования («посредствования») всех докапиталистических отношений агломерации. Это движения преодоления остатков родоплеменных структур (эндогенная демографизация), минуя рабовладение; остатков рабовладения (восточные формы), минуя феодализм; околофеодальных структур и отношений (весьма объемных), минуя капиталистический путь; причем в их слож­ней­ших взаимосвязях. Ничего подобного в Западной Европе ни­когда не было. Иначе говоря, кроме технологизации в высшем звене объективно решались взаимопересекающиеся задачи и демографизации (образование гражданских структур) самых отсталых народов, и территориализации (обобществление работников, ор­ганизация местных структур), и товаризации (вовлечение в экономические отношения, обмен). Причем каждая базово предыдущая задача была тяжелым грузом для последующей, снижая культуры в негативном влиянии диффузий низких на более высокие. Так сказать, сносный для города чиновник на месте быстро обращался жизненным укладом в «князька». Здесь еще многое предстоит лишь начинать различать и изучать.

Так, очевидно, что в итоге земельные отношения, село, весь аграрный сектор (разумеется, со многими, тем более региональными и пострановыми, особенностями) тем не менее должны были в общем равновесии прийти в какое-то соответствие с утвердившейся доминирующей плановой системой. Хотя здесь опять очень важно различать море «партийно-программного» от незримого материального. Например, многочисленные прог­рам­мы общего (риторического) типа земля – крестьянам, будь то в бо­лее конкретных формах, или в виде лозунга Сунь Ятсена «каждому пахарю – свое поле»², или эсеровской аренды, или общинного передела («социализации»), или большевистской «национализации», при всех жарких спорах, имели по сути некоторое раннебуржуазное содержание. Подобные решения на российской ниве уже при Временном правительстве породили «та­кой разгул низменных страстей и анархию, такие повальные грабежи (причем и своего брата), что к сентябрю Временное правительство потеряло всякий контроль над деревней и вынуждено было посылать за продовольствием «социалистические продотряды»» (В.Г. Сироткин³). Но дело не только в «решениях», а во всей ситуации. Вот мы и до сих пор спорим, какая аграрная программа была тогда лучше. Выбрали бы ту или иную – и все было бы в порядке. Но не совсем так все происходило.

Практически оказалось (хотя, конечно, и не так провозглашалось), что указанные революционные «псевдобуржуазные» программы, во-первых, были средствами политической борьбы за влияние в самых «больших» массах, как правило, на почве устранения опостылевшего крестьянам помещичьего гнета; а во-вто­рых, говоря словами Ленина, были направлены на то, чтобы хоть как-то «парализовать неустойчивость крестьянства и мелкой буржуазии»⁴ при решении стремительно закипавших доминантных, «чисто городских» проблем, затем и про­летарской задачи. Иначе можно сказать, что все это была совершенно вынужденная тактика политической борьбы и нейтрализации крестьянства, пока полностью оставляющая открытым какое-то последующее решение в его собственном, еще мало ясном, объективно «навязываемом» содержании. Меж­ду прочим, уже В. Чернов совершенно точно смотрел на все это как на временные меры, хотя и возлагая утопические надежды на будущее Учредительное собрание⁵, т.е. попросту откладывал вопрос. Потому, повторю, аграрный сектор неумолимо приобрел бы в новом равновесии сопряженную с ним форму, но практически это был вопрос времени, в то время как события стремительно горячели и накалялись в городах, в армии и вообще в неизмеримо большем контексте.

Или другой «промежуточный» вопрос, Советы. Помимо их значения, наряду с ревкомами, как революционных органов, они также были и сильными народными символами новой власти, что позднее породило тяжкий параллелизм в Советах, с одной стороны, как политических, а с другой – как хозяйственных территориальных органов. Один из главных лозунгов революции «Власть – Советам» в действительности скрывал за собой перемену территориальной организации (в том числе представительства, администрации) производства, т.е. совсем не пост­ка­питалистический процесс, а уже заметно снятый постфеодальный. В чистом виде процесс здесь состоял в том, что в органах местной власти, неотъемлемой территориальной иерархии, представители капитала, помещиков, сословий заменялись на представителей рабочих и крестьян при тех же самых задачах этих органов как территориальной производственной администрации («исполкомы» и представительства), будь то графства, муниципалитеты, земства, Советы и пр. Ведь уже капитализм превратил феодальную иерархию (былую автаркию) в самую обычную снятую территориально-адми­нист­ративную, му­ниципальную и пр. иерархию (разумеется, уже с доминантой капитала). Например, в Великобритании это выборные органы – советы графств, городов-графств, а во Франции это сохранившаяся после Наполеона система назначаемых префектов департаментов. Выборные, назначаемые ли – все это капиталистические формы уже снятых территориальных производственных структур, так сказать, постфеодальная география капиталистического производства. Но вот в России все было несколько запутанней. В городских (индустриальных) секторах происходила только замена классового состава, так сказать, дум на горсоветы. Во всем же околофеодальном секторе происходило само революционное снятие еще во многом автаркических структур как преобладающих, самодовлеюще натуральных, путем товаризации (экстерриториализации). А на самых глухих окраинах, чуть ли не наоборот, требовалось лишь образование территориальных, скажем, послеродовых, оседлых и пр. структур. Очевиден тройной клубок противоречий. Плановизация объек­тивно ослабляет товарность адресными технологическими связями, антифеодальность означает, наоборот, товаризацию, территориализация в самых отсталых секторах опять противоречит товарности еще необходимой на­турализацией, наладкой относительно самодостаточной местной жизни. Вот в форме «советской системы» вся территориальная организация и отношения должны были стабилизироваться в новом равновесии как теперь уже отраслевая география производства.

Поэтому когда, к примеру, В.Н. Подопригора и Т.Н. Краснопевцева называют советы «декоративной структурой» – за коей насаждалась власть партии⁶, – это и выражает непонимание гетерогенных структур и перемен. «Насаждалась» действительно совершенно новая власть, но в данном срезе предс­та­вительства и территориальной системы это происходило примерно так, как в процессе преодоления феодализма «насаждалась» власть капитала. В условиях торжества коего и все представительство, и территориальную систему тоже можно назвать «декорацией». Но если в смысле представительства это грубовато, но верно, то в смысле территориальной иерархии не­верно. Снятие происходило.

На этот же счет, в нынешнем стиле довольно типично,
Г.Л. Тульчинский пишет, что земства (как уже реальные элементы пресловутого «гражданского общества») были раздавлены большевистским режимом⁷. Однако в «идеально-типи­чес­ком», гомогенном срезе территориальных структур Советы и были в точности теми же самыми земствами, разве что с обновляемым классовым составом и названием. Потому в самóм революционном процессе земства были «конкурентами» Советов, а в итоге ликвидированы вовсе не из-за функции (она одна и та же), а из-за состава, политически выражавшегося, в частности, в расколе – за большевизируемые Советы или за небольшевистскую «учредиловку» (земства).

Наконец, третий основной пласт преобразований – это и есть экстенсивная революционная социализация (интеркульту­рация) экзогенных отношений, преодоление эгокультурности (в подвластных масштабах) и еще со структурами в огромном диапазоне высот и вариаций. В этом основном содержании социалистические преобразования и означали, пусть даже как только попытку, тенденцию, для всей человеческой истории самую «первую победу дела уничтожения войн» (хотя еще «не окончательную»)⁸, не без патетики писал Ленин, что, в частности, нашло свое политико-романтическое выражение даже в самом первом декрете новой власти. Разумеется, «уничтожение войн» осуществлялось всякой империализацией и тысячи лет назад, и всякая империя – это своего рода локальный международный мир, и Ленин глубоко ошибался, связывая всеобщий мир с пролетариатом. Тем не менее впервые происходило превращение многонациональной империи в «антиимперию» (постимперию, союз). Хотя, как оказалось, лишь до «перест­рой­ки». Этот же пласт как раз и был тогда идеологизирован догмой всемирности роли пролетариата, «мировой революции».

В (мета)базовом содержании этот основной пласт преобразований состоял в складывании качественно нового типа культурно-патернальных межобщественных отношений (конечно, далеко не безупречно, но типологически), их превращение (переворачивание) из асимметрий в постасимметрии. Это и проявляется во всякого рода преференциальных (помогающих, льготных и пр.) отношениях между разновысокими культурами или большими и малыми, внутри, а позднее и вовне: в «соцлагере» и между странами вообще. Этот процесс патернализации отнюдь не «естественный», а напряженный, негэнтропийный, даже довольно суровый. С одной стороны, он неизбежно предполагает властное давление на «сильных» (большие и высокие структуры), с другой стороны, предполагает контроль или давление на «слабых» (малые и невысокие культуры, склонные к эгоизму или не склонные к переменам). В чистом виде эта многоукладность или неоднородность (а равно и вариа­ции), конечно, в результате революции из состава производства никуда не исчезают. Но медленно складывающаяся союзная метакультура именно переворачивала отношения в сторону, противоположную «эффекту Матфея» (каковой эффект продолжает иметь место и все более заметно усиливается в неоколониальной системе). Все это был, замечал Ленин, «мировой вопрос, без преувеличения мировой»⁹. Соответственно все это также хорошо известно хотя бы по союзным дотациям в бюджеты окраинных и республиканских образований, доходившим иногда до 80 и более процентов (хотя дело далеко не только в экономических дотациях, а и в куда более глубоких своего рода тоже преференциях в части культур, языков, здра­воохранения, образования, искусств, наук и т.д.).

Добрались до «национального вопроса», этого тяготеющего проклятия всей человеческой истории, вопроса, без решения которого в многонациональных культурах ни о какой «экономике» и заикаться невозможно.

В экзогенном содержании основного пласта преобразований развертывались впервые в истории «национально-ос­во­бо­дитель­ные» движения, борьба колониальных и полуколониальных народов практически без национальных войн. В генезисе «мировой капиталистической системы» нигде и ничего подобного не было. Конечно, в этом плане было и много ошибок, особенно серьезных в Средней Азии, где новые местные власти не могли понять ни общего уровня, ни сложной национальной (в том числе религиозной, метаэтнической) специфики, что вызвало к жизни басмачество (хотя и не без участия внешних благодетелей). Тем не менее в этом содержании происходил ранее типологически неведомый процесс формирования самосознания наций в виде не «классического» распада «универсалистских» многонациональных государств (то бишь разного типа империй и колониальных систем), а восходящего преобразования имперско-колониальной формы в союзную федерацию с культурной автономизацией. Хотя, конечно, заметно суженной.

Все мы отдаем себе отчет в «скандальности» этого вопроса, подходы к рассмотрению которого даже терминологически несовместимы. Но что делать, такова и объективная скандальность национальных «материй». С точки зрения традиционной национал-буржуазной апологии (в противоположность, скажем, взглядам А. Тойнби) Союз был империей. Не в термине, конечно, дело, а в откровенном идеологическом подтексте, свя­­занном с тем, что в ХХ столетии этот термин массово воспринимается как негатив. Вот и весь секрет. Потому как даже если сам Г.Х. Попов от развала Союза старается откреститься (в программах демократов «идеи СНГ для преодоления СССР как империи не было»¹⁰), значит, и не очень-то имперской была эта «империя».

Частенько принято видеть ошибки в тогдашнем решении национального вопроса, но и с удивительным разнобоем. Так, по Г.И. Куницыну, оказалось много «автономизации» по Сталину, недостаточно «федерализма»; он даже не состоялся¹¹; хотя на самом деле «не состоялась» своего рода методология Куницына, который в статье 1989 г. утверждал, что «развал СССР невозможен», страхи относительно распада СССР «явно преувеличены»¹². А по Ю. Мухину, так чуть ли не наоборот, Сталин не смог убедить Ленина в необходимости федерализма¹³ (а не Союза); потому в Союзе суверенных республик Мухин видит «правовые основы сепаратизма» (однако этнополитизации идут и там, где нет никаких «правовых основ»; например, в Прид­нестровье, Крыму или украинских и татарских общинах в Омской и Свердловской областях¹⁴; а теперь и вовсе наметившиеся регионализации). А по В.А. Тишкову, так советская иде­о­логия и вовсе, наоборот, исходила из неправильного принципа «социалистического» (читай – «этнического») федерализма¹⁵. Сам же он считает, что концепция «нацие-строи­тель­ства» возможна как логически автономная, т.е. вне всего гетерогенного содержания производственных перемен. Вот революция как раз и демонстрировала, что это абсолютно невозможно, что все связано со всем.

Прежде всего суть не только в том, что ко времени накатывавшейся в России революции не все народы были готовы, или готовы в очень разной степени, к государственности, что, по удачному выражению Д.В. Микульского, на многие народы революция просто «сваливалась»¹⁶ как внешняя, непонятная стихия, а суть эта – в самих инфернальных материях национального. Ведь если сегодня на наших глазах «освобожденный» национальный вопрос подчас стремительно ведет к нарастающей резне, то каково же было его тогдашнее состояние при куда более низком уровне культуры?

За пределами вполне субстанциональной культурной автономии (кратко говоря, язык, обычаи, верования) национальное, особо как этническое, всегда только маска совсем других страстей, сил, движений, или уже и вовсе сама зоологическая эгокультурность. Но это же значит, что «национальное» невозможно рассматривать вне всего гетерогенного клубка эндогенных и экзогенных отношений и столь же сплетенных перемен. К тому ж «национальное» как раз и актуализируется в динамике, тем более в революции.

А вот то, что национальных боен практически не было, – это и есть главнейший результат революции в «национальном вопросе», а вовсе не в том, какой там был «принцип» нацстроительства. Потому следует согласиться с А. Празаускасом: «Нужно отдать должное руководству ВКП(б) 20-х гг.: созданная с учетом этнодемографической и этнорегиональной струк­тур многоярусная схема национально-государственного устройства в сочетании с преференциальной национальной политикой (в особенности в области под­готовки кадров и создания культурной инфраструктуры) пред­ставляла собой опти­маль­ный в тех условиях подход к нацио­нальному вопросу»¹⁷. Может быть, даже не «оптимальный», а в по­ложительном смыс­ле единственно возможный.

В самых общих чертах тогда едва ли не единственно мыслимых (понятных, «ложащихся на почву») политических форм Ленин отмечал: «Одно дело необходимость сплочения против империалистов Запада, защищающих капиталистический мир. Тут не может быть сомнений... Другое дело, когда мы сами попадаем, хотя бы даже в мелочах, в империалистские отношения к угнетаемым народностям...»¹⁸ И хоть не в терминах дело, но куда как ясней сказано о том, что «империалистическое» капитализму отнюдь не тождественно. Можно, оказывается, быть «империалистом», будучи насквозь «коммунистом», в отношениях к «угнетенным народностям». Однако реально «необходимость сплочения» под эгидой пролетариата в чистой абстракции «безнациональной» (губернской, областной, т.е. только территориальной) организации, как еще в 1913 г. намечал Сталин¹⁹ (а многие поговаривают и сейчас), могла бы осуществиться только «российскими держимордами». Процесс мог бы иметь характер только шовинистического централизма (так как на многих национальных окраинах своего пролетариата вообще могло не быть; даже на Украине «рабочие в большинстве – великороссы; крестьянство – сплошь украинское», писал Бухарин²⁰). Разве не ясно, что такое идеально «пролетарское» решение (как «безнаци­о­нальное») привело бы только к ужасам повсеместного национализма? Тем более, наоборот, чисто национально-госу­дар­ст­венное устроение, как столь же абстрактно идеальное решение национального вопроса, отличалось бы полным отсутствием «сплочения» и самой революции (как это и произошло в национальной форме буржуазного отделения Финляндии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии), что в масштабах всей Российской им­перии обернулось бы страшным классовым хаосом и, как следствие, опять же межнациональной бойней. Вот в какой-то априорно неуловимой «минимальной середине» революции и приходилось пройти.

Как и многие, например, Куницын пишет, что пролетарская власть для того и завоевывалась, чтобы освободить нации²¹. Но это лукавое понятие, ибо нация как этнос суть отношение с другими, форма солидарности, интеллектуально ин­фантильной кон­­­солидации, а потому в этом этническом слое нельзя освободить «нацию» (нет такого субъекта); можно освободить людей от некоторого угнетения, расистского, рабовладельческого, феодального, капиталистического, но все они совсем не этничны. Если же Куницын под «нациями» имеет в виду, скажем, этноопределенные совокупности людей, то тогда «пролетарская власть» здесь ни при чем, ибо она освобождает в строгом смысле не от экзогенных асимметрий, а только от власти капитала (и докапиталистических эндогенных асимметрий).

В общем в итоге национальный вопрос удалось в основном решить, как в тогдашнем стиле писал Х. Раковский, в направлении реализации «максимума революционного эффекта» национальных движений²². В этом смысле довольно странно звучит тезис В. Тишкова о «вильсоновско-ленинской трактовке права наций на самоопределение»²³. Смешано в кучу чуть ли не прямо противоположное: «священный» национал-буржуаз­ный принцип и безупречный революционно-политический при­ем в ужасающей ситуации. А потому куда лучше сформулировал Э. Карр: идеи Ленина о праве наций на отделение (а это ведь политическая формула усилий по нейтрализации неизбежно конфронтационных национальных чувств) дали Советской власти не сравнимую ни с чем прежним возможность обуздать разрушительный национализм, поднять ее престиж много выше престижа белых генералов²⁴. Но и это следует понимать не абстрактно, а только в сочетании с эндогенным процессом: возбуждение инфантильных национальных чувств в этноэгоистическом содержании и было почти нивелировано вненациональной классовой борьбой. Это тоже, конечно, определенная примитивизация, но все же негэнтропийная. Грубо говоря, развернулась борьба двух (на периферии поневоле искаженно, а позднее даже отчасти искусственно) классов, заслонившая собой возможность бойни сотни наций. Все экзогенное («национальное») перестроение стабилизировалось относительно быстро, а постепенное обнажение «ошибок» шло под безусловным господствующим влиянием новых базовых структур производства линейной формы.

Кстати, отсутствие российской компартии, сильной российской власти (в условиях мощнейшей масштабной несимметрии) означает прекраснейшее понимание ситуации тогдашней политической элитой. Что же касается известной иронии, обыч­но злой, по поводу «старшего брата», то, если вникнуть, это вполне нормальная метафора, ибо вся суть в том, каков этот «брат» – хам, увалень, мудрец или работяга, да и как «младшие братья» себя ведут. Как замечают Ю. Мухин, Т. Айза­тулин и др., эта метафора выражает образ воспроизводства в устроении государства как отношений семьи, в которой на «старшего брата» взваливается особо почетная и тяжкая ноша. Именно это, например, Ленин называл «возмещением» со стороны большой нации того неравенства, которое фактически складывается по отношению к малой нации²⁵, т.е. опять же это суть противоположность энтропийному «эффекту Матфея», экзогенная патернализация. Но потому же иногда говорят о «дерусификации русской нации» (например, А. Празаускас²⁶), что довольно странно. Когда же теперь заговорили о необходимости русского государства, то в этом пункте следует согласиться с В.А. Тишковым (он имеет в виду В. Солоухина, Л. Гумилева, И. Шафаревича и др.), что здесь уже заметен душок полурасистского характера²⁷.

Однако и Тишков идиллизирует «демократический» способ «нацстроительства», по сути полагая, что легитимизация и политическая тематизация внеэтничной «гражданской российской нации», «со-гражданства» (при сохранении этнических многоцветий) достаточны для решения вопроса. Но, возражая «либе­ральному национализму», З. Бжезинскому, в одном моменте он недалек от них. В отличие от западных обществ как, за редким исключением, «этнических тиглей», пишет С. Кара-Мурза, ссылаясь на образные идеи «евразийца» П. Савицкого, уже в России имела место относительная «симфония» культур²⁸, пусть даже заметно легендизированная (В.К. Кантор). Но всякая «симфония» есть не что иное, как запрет для дисгармонии, т.е. попросту и некая власть, пресекающая и некие нарушения. Сам же Тишков верно замечает, что уже в Российской империи этногрупповые идентичности перекрывались более мощными формами лояльности, вплоть до сеньориальных отношений²⁹, со всей очевидностью – властных, если угодно, гипергосударственных. Иначе-то только развал. Так вот революционное «нацперестроение» Российской империи и означало превращение пусть даже «тюрьмы народов» в «тюрьму для национализма» (вспомним логику метапреступности, силовое превращение нормального уже в преступное, в данном случае в экзогенном, самом чувствительном и мощном этническом «слое»). В обороте Тишкова это и происходило как «перекрытие этногруппового» большевистским («пролетарским»), т.е. опять же более «мощными формами лояльности» (естественно, с жесткой уже классовой «нелояльностью» всякого рода нереволюционных сил). Что же получается, когда двери этой «тюрьмы» ра­с­пахиваются, мы и видим на примере Югославии, распада СССР, Чехословакии, Грузии, Азербайджана, России (Чеч­ня), дальнейшего «усложнения» национального вопроса. В типологически западных государствах таких ситуаций практи­чески нет (есть некоторые исключения, все равно несравни­мые со строением СССР и России). Вот на этом издавна и спе­ку­ли­ровали «консультанты», и этим воспользовались «демок­раты». Но, между прочим, подобную «тюрьму» теперь тща­тельно строит Европейский союз под покровом «мощной фор­мы лояльности» НАТО, в идеологиях которых скрыты все тот же национализм и сепаратизм. Другое дело, что сама упомянутая власть обязана быть эндогенной, вненациональной (чего тоже у Тишкова не улавливается, а потому, хоть и поневоле, концепция оказывается близкой «либеральному национализму», разве что не в «русском», а в «российском» варианте; Тишков справедливо ставит ударение на не исключающих и этноидентичности «индивидуальных правах» и «гражданском обществе»; но ведь последние могут быть рабовладельческими, феодальными, буржуазными, линейными и... постплановыми).

Или, на мой взгляд, такой интересный штрих. Справедливо возражая действительно сомнительной мифологеме «идентичности» (кратко говоря, используемой всюду политически спекулятивно), В.С. Малахов попрекает большевиков и последующие власти в необоснованности начертания сложной иерархии «нациоадмини­ст­ративных» форм. Не будем повторяться по части действительной сложности всех этих явлений, напомнив лишь о неотвратимом произволе структуризаций хотя бы в силу жесткой однозначности любых территориальных границ и с такой же неумолимой ареальностью (принципиальной «неоднозначностью») границ этнических, демографических, масштабных и пр. Обращаем внимание на кон­цовку Малахова: с распадом «линии разлома некогда единого государства точно совпали с линиями, начертанными коммунистами на политической карте», став «шлагбаумами» между «своими» и «чужи­ми»³⁰. Интерпретации произошедшего возможны разные. Мы предпочитаем следующую: в основном угадали, значит, в свое время коммунисты в «начертаниях», да и не «политической» карты, а политической (точнее даже, административной) формы реальной экзоструктуры. С ликвидацией власти в этой ее экзогенной функции далее, конечно, элиты стали все разворашивать, но, как говорится, к примеру, с татарской «идентичностью» вовсе не в Туве или с тувинской идентичностью – не в Татарстане. При чем здесь «политические начертания»?

С учетом всего этого, в результате революции СССР резко дивергировал от остального мира в форме перестроения в новом равновесии всех внешних социальных границ, областей связи и разделения во всех плоскостях фазового пространства. Опять же западным теоретикам это давало повод лживо трактовать социализм и как «автаркию», и как неоимперство, и как «большой национализм». А ведь все довольно просто. Посткапиталистическое развитие означает, что капиталистический мир теперь в отношении социализма живет по уже преступным законам, от которых система, естественно, отгораживается, что отнюдь не исключает всех внешних связей; отграничиваются только отношения, порядки (что лживо и именовали «автаркией»). Равным образом «неоимперство» – это западноидео­ло­ги­зи­рованная метафора несвойственной странам Запада многонациональности и тем более высотной неоднородности. Что же касается «большого национализма» или даже, как у А.С. Панарина, «национал-большевизма»³¹ (вроде всего «советского» в духе «советского национализма» Н.В. Устрялова³²), то в этих откровенно лукавых ярлычках действительно есть совершенно верный момент, но и замазывающий, что «внутри себя» социализм (российский), как принципиально интернациональ­ный (равно как и международное коммунистическое движение), был прямо или косвенно (в отношении капитализма – адаптирующей его) еще достаточно действенной силой. Уже не империя, причем на отчаянно сложной почве. А верный момент состоял в том, что весь мир оставался эгокультурным, что и социализм никак не выводило из общих правил его игры. Эгокультурность неделима.

Теперь уже широко признается, что треклятый «национальный вопрос» был марксизмом прозеван, или, говоря словами Ф. Кастро, недооценен (вместе с религиозным). Но процитировавший Кастро итальянский теоретик марксизма Д. Лосурдо все без исключений негативные примеры национальных коллизий (уже в рамках «соцлагеря») относит только к периоду уже «холодной войны»³³. Иначе сказать, в революционной России «национальный вопрос» был решен, конечно, не без издержек, но в целом удовлетворительно, лишь где-то позже действительно накатываясь как один из наиболее разрушительных факторов.

Во всем мироустройстве продолжалась и нарастала, лишь меняя внешнюю форму, гонка культур и игра по инфернальным правилам животной эгокультурности, вооруженной суверенности, лишь в капиталистической маске. «Капиталистическое окружение» (в действительности в основном неделимая эгокультурность) – это и было неточное выражение (хотя и сильный политический ригоризм) жесточайшего материального противоречия, в колоссальной степени утяжелявшего последующее собственное развитие социализма (мобилизационность, форсаж индустриализации, военное строительство и т.д.). Начавшаяся фактически сразу после Первой мировой войны пред­фашизация и затем фа­шизация в Европе (Пилсудский, Муссолини, Гитлер, Салазар, Франко, Вольдемарас, Ульманис, Маннергейм, Хорти, Антонеску, Павелич, Тисо и др.) – картина «тоталитаризмов», прямо противоположных «тоталитаризму» СССР: «разгул национализма» – «тюрьма национализма». Причем если всемирная эгокультурность была чудовищным бременем для развития социализма, то достижения самого социализма, наоборот, оказались в числе условий для вступления капитализма в полосу новой адаптации.

Итак, производственное содержание социалистического пре­образования эзотерически представляет собой материальную перекомпозицию всех в многообразиях диффузий влия­ю­щих друг на друга культур и субкультур при установлении нового квазистабильного состояния («общего равновесия») под динамическим «освещением» высшего (эндогенного) перехода с появлением постасимметрий и с включенностью социализма в сохраняющееся эгокультурное мироустройство. А сверхкратко говоря, былая Российская империя, но уже как СССР отвечала на индустриальный и колониальный вызов в эгокультурном мире.

И еще такой момент. По рассмотренному многопластовому содержанию преобразований можно заключить, что «история» уж слишком много прогрессивного взвалила на революционный процесс в России, чтоб это можно было осуществить. Много-то много, но на то были и материальные обстоятельства. Например, интеркультурация, постколониализация (культурная патернализация) в России как раз не составляли неподъемных проблем, свойственных мононациональности и мощным давним асимметриям Запада в его закоренелой «привычке» к благам метрополий. В частности, тяжелейший процесс нынешней западноевропейской интеграции, напомню, для России был в основных чертах уже пройденным делом. Так что в содержании интеркультурации (многонациональной федерации, патернализации) Октябрьская революция фактически только доделала и малость переформовала уже давно складывающееся.

Вот плановизация (технологизация) – это действительно радикальный, революционный процесс. Но во-первых, при всем отставании Россия имела все-таки относительно мощную промышленность (пятое место в мире), высококонцентрированную и особо уже «казенную», и вообще высокую долю уже не частных структур, а также ранее упомянутый «общинный фактор». При этом задача обобществления средств производства, по верному замечанию В.Г. Сироткина³⁴ (у него, правда, пресловутая «этатизация»), оказывалась «не трудным делом». Во-вто­рых, как мы увидим, а кратко уже и упоминали, этот процесс вполне коррелировался с общинностью (ее «технологоподобием»), социогенофондом, самим типом культуры, в которой «легко просыпается воля к общему делу» (П.Н. Савицкий³⁵), если угод­но, к общей утопии. Иначе говоря, это подлинно революционное негэнтропийное преобразование оказалось типогенетически в высшей степени преемственным ко всему паттерну.

Ну а ответ на вызов в эгокультурном мире, тем более в явной военной форме, для России был издавна и вовсе «житейским делом». Отбиваться, мобилизоваться, опираться на «собственные силы» – все это, попросту говоря, было заложено всей историей в культуре, в «крови народа».

Так что «невозможность опережающего Запад социалистического будущего России» (К.М. Кантор³⁶), если, конечно, «социализм» понимать реально, а не как нелепое «уничтожение труда», – это новый антимиф расстроенных чувств. Типологически социализм сделал шаг вперед по отношению к Западу, но понимаемый, во всей агломерации вполне подготовленный. Соответственно и замеченное Кантором «все героически прекрасное, чем были отмечены трагические советские годы», лишь свидетельствует о том, что это был подлинно восходящий исторический шаг. Ну а теперешние дела – это уже совершенно новый, если угодно, «виток истории», касательства ни к Марксу, ни к Ленину уже не имеющий и «героически прекрасное» уже мало напоминающий. Мягко говоря.

Итак, рассмотрев «апостериорно» (как бы по свершившемуся факту) производственное (незримое, материальное) содержание социалистических преобразований, теперь можно обратиться уже к более «живой» социально-политической диалектике (полилектике). Но в нынешних интеллектуальных (с позволенья сказать) условиях еще несколько общих соображений о революции.

_____________

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 43, с. 228.

2 Мао Цзэдун. Избранные произведения. М., 1953, т. 2, с. 59.

3 Сироткин В.Г. Вехи отечественной истории, с. 218.

4 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 90.

5 Сироткин В.Г. Вехи отечественной истории, с. 218.

6 Подопригора В.Н., Краснопевцева Т.Н. Русский вопрос в современной России // ВФ, 1995, № 6, с. 68.

7 Тульчинский Г.Л. Российский потенциал свободы // ВФ, 1997, № 3, с. 22.

8 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 149.

9 Там же, т. 53, с. 189.

10 Попов Г.Х. Третья модель // НГ, 25.2.94.

11 Куницын Г.И. Самоопределение наций – история вопроса и современность // ВФ, 1989, № 5, с. 77.

12 Там же, с. 81, 85.

13 Мухин Ю. Цит. соч., с. 158.

14 Тишков В.А. Что есть Россия? (перспективы нацие-строительства) // ВФ, 1995, № 2, с. 7.

15 См. там же, с. 5.

16 См.: Ислам и общество // ВФ, 1993, № 12, с. 21.

17 Празаускас А.А. Мог ли быть вечным «Союз нерушимый» // СМ, 1992, № 8, с. 10.

18 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 362.

19 Сталин И.В. Соч., т. 2, с. 361.

20 Бухарин Н.И. Путь к социализму, с. 187.

21 Куницын Г.И. Самоопределение наций… // ВФ, 1989, № 5, с. 69.

22 Из архивов партии // Известия ЦК КПСС, 1989, № 9, с. 212.

23 Тишков В. Этничность, национализм и государство в посткоммунистическом обществе // ВС, 1993, № 1–2, с. 7.

24 Карр Э. Цит. соч., с. 212.

25 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 359.

26 Празаускас А.А. Мог ли быть.., с. 10.

27 Тишков В.А. Что есть Россия.., с. 13.

28 Кара-Мурза С. От «симфонии народов» к «этническому тиглю» // Правда, 1993, 30 июня.

29 Тишков В.А. Что есть Россия.., с. 4.

30 Малахов В.С. Неудобства с идентичностью // ВФ, 1998, № 2, с. 50.

31 См.: Россия в условиях стратегической нестабильности, с. 9.

32 См.: Чернышев С. Кальдера России // Иное, т. 3, с. 499.

33 Лосурдо Д. Понадеялись на Маркса // ЭГ, 2000, № 9.

34 Сироткин В.Г. Россия: «царские и советские элиты», с. 48.

35 См.: Айзатулин Т. Между молотом Европы… // Родина, 1993, № 5–6, с. 21.

36 Кантор К.М. Немецкая идеология... // ВФ, 1995, № 12, с. 108.

Кто «виноват» в неотвратимых революциях

Шушарин А. С.
Полилогия современного мира (Критика запущенной социологии). Раздел пятый: Социализм / Сост. О. П. Шушариной, К. А. Белоусовой. - М.: Мысль, 2005. - 494., 1 л. порт.

23.3.4. Еще раз об объективности революции
(кто «виноват» в неотвратимых революциях);
фальшивка «доктринальных» версий

В условиях нынешнего «демократического» антиинтеллектуализма выяснилось, что революцию делали коварные большевики. Крепкий дух «Краткого курса» остается незыблем, раз­ве что те же былые герои стали злыднями. Ну а кто «виноват» во многих сотнях революционных сполохов по всему миру и в той же Европе, особо начиная с XVII в., в счет не берется.

Вопреки волюнтаристским, субъективистским, либеральным, а то и вовсе моральным версиям революции, многие и далеко не марксистские мыслители обращали внимание именно на глубинность, стихийность революции. Можно, например, упрекать С.Л. Франка в односторонней характеристике революции (мужицкая, антидворянская). Очень это похоже на «антисистемную» версию В. Махнача. Однако Франк же отмечал, что революция – «стихийно-космическая сила», «подземное существо» (а не козни «деструкторов»), что только большевики «сумели овладеть ее внутренними силами и направить по разумному пути»; сумели «вопреки слепым и безумным силам... осуществить историческую тенденцию»¹. Так сказать, одних этих слов изгнанного христианского философа достаточно, чтобы понять простую мысль, что большевики не делали революцию, а оказались единственной силой Спасения, пожарной командой, в том числе службой «гражданской обороны» в защите от враждебного мира, в котором не может быть никаких других порядков, кроме железной дисциплины и единоначалия. Впрочем, мы забежали.

Воспользуемся еще, отдавая дань моде, мыслями реанимированного Н. Бердяева. Разложение всей ранее рассмотренной российской махины «началось давно. Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Война докончила процесс разложения», который охватил все что можно: монархию с «символом народного православия» – Распутиным, империю, государство, армию, промышленность, сельское хозяйство, транспорт, «религиозные верования народа», «интеллигенцию», «церковь»² и все такое прочее. Вот в этих невеселых, поистине «паранекротических» обстоятельствах в «русском народе обнаружилась огромная витальная сила»; «революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительная актуальность и динамизм коммунизма»; «бесспорная заслуга коммунизма, – писал Н. Бердяев, называя революцию «судьбой и роком», – состоит в том, что анархический распад... был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться...»³ (Точнее, конечно, большевики нашли лозунги, которые и выражали направленность «витальных сил» народа.) Это было «добро, осуществляемое (в том числе, надо бы сказать. – А.Ш.) силами зла»: «коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа»⁴. Лучше и не скажешь в смысле объективности происходившего, отметающей всякие добродетельные и злокозненные интерпретации.

Универсальная «механика» революций прошлого, а особо редких, исторических, великих, тоща до неприличия. В разлагающей обстоятельствами хаотизации происходит энтропийное опускание до зла «базовых инстинктов» (П. Сорокин), но вместе со складывающейся негэнтропийной («высокая энергия») организацией добра. «Высокое», добро, как спасение от распада и разложения, т.е. созидание уже без отринутых пороков, негэнтропийный подъем, осуществляется поневоле и разбуженными «низкими» средствами, так сказать, в диапазоне действия всех сил (в том числе действительно и люмпенов, и маргиналов, и пр. нечисти) и страстей, но в «итоговом» направлении «очищения», решения «исторического дела». Вот если б существовали эти негэнтропийные силы направления! И больше, кратко, ничего не скажешь про бесконечно богатый материальный процесс.

Тем не менее даже такой неортодоксальный историк, как
В.Г. Сироткин, нередко дает повод для доктринального толкования революции, т.е. зависимости ее хода и поворотов от господствующих у революционеров доктрин. Есть, конечно, и такая зависимость. Спору нет. Но в нынешней, обратно политизированной ситуации куда полезней несколько перегнуть палку в сторону толкования объективности революционного процесса, даже производности самих, казалось бы, чисто «сочиненных» идейных «доктрин» от каких-то на самом деле вполне материальных развивающихся обстоятельств, лишь выражаемых «доктринерами». А то ведь в ортодоксии процесс рассматривался как руководимый светлыми идеями большевиков, а теперь точно так же, но уже «доктринальными» идеями. Большевики были не «плохими», не «хорошими», а оказались доминантной политической формой «акторов» спасительного объективного процесса.

Так, В.Г. Сироткин полагает, что уже «Апрельские тезисы» Ленина были обусловлены доктриной «мировой революции», судя по реакции Г. Плеханова и Г. Зиновьева⁵ (докт­рина, кстати, у которого была та же). Но ведь интересен уже простой вопрос: всяких «Тезисов» по тем временам было преполно, но почему же тогда вполне трезвые, реалистичные, не доктринальные (в данном случае – не ленинские) сгинули в небытие?

Да, действительно, Г.В. Плеханов назвал «Апрельские тезисы» (точнее, доклад на заседании большевиков) Ильича «бредом», но вне связи с доктриной «мировой революции», а скорей по причине курса на власть тогда еще не большевистских (и не очень меньшевистских) Советов, когда большинство «революционных демократов» поддерживало Временное правительство. Плеханов упрекнул Ленина за развязывание «гражданской войны в среде революционной демократии»⁶. Так это явление наблюдалось вовсю изначально, и какие они (небольшевистские «демократы») были «революционные»? С «социалистической идеей», интересно и в современном контексте пишет В.С. Бушуев, заигрывали все, даже кадеты, но никто ничего не делал, даже по позднейшему признанию А. Керенского: «Топтались везде: и в армии, и в аграрном вопросе, и в вопросе о войне и мире»⁷. При сплошной «революционной» риторике, когда события наползали и накручивались отнюдь не риторически. Государственная власть (номинально буржуазная) на глазах становилась все более бессильной, и Ленин впервые (причем еще без явно «социа­лис­тического») выдвигает задачу перехода власти к «про­лета­риату и беднейшему крестьянству» в форме Советов. Поп­рос­ту говоря, ведь какие-то социальные силы ее рано или позд­но возьмут в свои руки. Или все пойдет крахом.

Вполне можно сказать, что в апреле тезисы Ленина были еще «бредом» в голове, но все неумолимо катилось к такому «бреду» в самой реальности. Равным образом и известное «штрейкбре­херство» Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева в Октябре, упомянутое В.Г. Сироткиным в контексте неувязки Октября с революцией в Западной Европе⁸, по сути не имело отношения к доктрине (сыпалось-то все именно в России). И предательство⁹ было несомненным. Причем состояло оно, поясняет Карр, вовсе не в том, что было выражено мнение, отличное от мнений других членов ЦК, а в том, что они публично (во внепартийной печати) выступили уже против принятого решения, т.е. в нарушении элементарной партийной дисциплины¹⁰. С которой считается даже, скажем, сам Б. Клинтон. И опять же, кстати, Сироткин малость недо­цитировал Ленина в этом пункте. «Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, – писал Ленин, – конечно, не являлся случайностью, но... он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому»¹¹. Речь в «завещании» шла именно о «личных качествах» (точнее, человеческих), вне всякой связи с «мировой революцией» и даже с «неслучайными» убеждениями, т.е. скорей о порядочности. Вот ее-то (в сравнении с предательским нарушением даже партийной дисциплины или «небольшевизмом») Ленин под сомнение не ставил. А уж то, что убеждения революционных натур, в том числе и весьма различающиеся, несгибаемы, тогда, полагаю, прекрасно понимали все, откуда следовало: или борьба (с явными противниками), или тяжкий спор и компромисс плюс партийная дисциплина. Вопрос же об «упорстве» доктрины «мировой революции», действительно интересный и очень непростой, так же в точности актуален и по сей день, хотя, конечно, уже в ином смысле и оформлении.

В запутаннейшей, шатающейся, опускающейся ситуации большевики шли к власти, точнее, она сама к ним неуклонно падала. Они и были выдвигаемой ожиданиями масс силой, оказавшейся единственной способной преодолеть катастрофический национальный кризис – таково, например, все основное содержание и дух исторического исследования американского ученого А. Рабиновича. Причем не только в апреле, но даже в середине лета 1917 г. (!) зигзаг развития событий привел к тому, что многие вообще списали большевиков как серьезную политическую силу¹², т.е., так сказать, само по себе рвение к власти пустая затея.

На этот же счет В.В. Согрин приводит дельные слова даже западного либерального историка М. Малина: «...хотя Октябрь и был, безусловно, переворотом, такой переворот стал возможен только в обстановке подлинной общественной революции, которую большевики могли эксплуатировать или использовать, но которую сами не могли бы развязать или с легкостью направить в нужном направлении»¹³. Не говоря о том, что и сам «переворот» суть лишь крохотный политический эпизод грандиознейшего процесса – какие уж тут «доктрины». А относительно «использования» хода объективных процессов, это, увы, своего рода абсолютный закон политической борьбы. Исход борьбы даже и в нынешнем глобальном контексте, пишет И. Валлерстайн, решают те, кто лучше умеет анализировать (ход объективных процессов).

Так что с «доктринальностью», которая, конечно, бывала, каждый раз надо разбираться весьма конкретно. Ну а по большому счету, особо «доктринальны» как раз всякие консервативные, реакционные, контрреволюционные, реставрационные, а равно фанатично-революционистские силы. Подлинно революционные силы, в сравнении с упомянутыми, «доктринальны» как раз менее всех, ибо они преодолевают нечто относительно определенное (отжившие структуры) и в этом смысле «доктринальны», но ищут и оформляют созидание того, «чего еще никогда не было» (С.С. Хоружий) и что «доктринальным» не может быть в принципе.

Потому еще раз и образно говоря, вулканический негэнтропийный прорыв во всей ноосфере, тектонике, мог осуществиться только там, где, с одной стороны, в хаотизации накопилось достаточно многообразий и взрывного материала, но, с другой стороны, и только там, где кора отживших структур обладала меньшей прочностью («слабое звено»). Впрочем, никаких образов не хватит, ибо любая революция – неисчерпаемый процесс и даже, верно заметил диссидент М. Джилас, сама себе «самостоятельный эпицентр»¹⁴. Что, между прочим, в значительной мере имело место и в последующей волне социалистических преобразований, везде и всюду сплетенных с другими могущественными процессами.

Соответственно обратимся теперь к некоторым моментам «видимой», экзотерической, субъективной диалектики (полилектики) преобразования, постоянно имея в виду, что если объек­тивная сторона дела относительно строга, но ужасно «скучна», то субъективная – увлекательна, но требует весьма тщательных расплетений «говорившегося» и действительно происходившего.

_____________

[1] Франк С.Л. По ту сторону «правого» и «левого» // НМ, 1990, № 4, с. 218.

2 Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990, с. 109–110.

3 Там же, с. 112, 114.

4 Там же, с. 93, 108.

5 Сироткин В.Г. Вехи отечественной истории, с. 234.

6 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 31, с. 117.

7 См.: О российской трагедии ХХ в. // СМ, 1990, № 3, с. 76.

8 Сироткин В.Г. Цит. соч., с. 234.

9 Карр Э. Цит. соч., с. 94.

10 Там же, с. 159.

11 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 345.

12 Рабинович А. Большевики приходят к власти. М., 1989, с. 76.

13 Согрин В.В. Идеология и историография в России: нерасторжимый брак? // ВФ, 1996, № 8, с. 12.

14 Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992, с. 131.

Лев Шлосберг. Первый и последний день. Окончание.

Окончание
Лев Шлосберг. Первый и последний день. Начало.

Окончание. Начало см. в № 2 (624) от 16-22 января 2013 г.

«Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру…»

На фоне этих событий заседание Учредительного собрания открылось 5 (18) января 1918 года в Таврическом дворце в Петрограде. На нём присутствовали 410 депутатов; большинство принадлежало эсерам-центристам, большевики и левые эсеры имели 155 мандатов (38,5%).

Таврический дворец в Санкт-Петербурге (Петрограде) на ул. Шпалерной. 

Место первого и последнего заседания Учредительного собрания 

5 (18) января – 6 (19) января 1918 года.

Вот как вспоминает этот момент лидер партии социалистов-революционеров (эсеров) Виктор Чернов: «Старейший депутат среди нас: старый народоволец С. П. Швецов. Ему и следует открыть заседание.
Внушительная фигура С. П. Швецова подымается на трибуну. И разом, по сигналу, раздается ужасающая какофония. Топанье ногами, стук пюпитров, крики, кошачий концерт. Лево-эсеровский сектор соревнуется с большевиками. Присоединяются хоры. Стучит прикладами о пол стража. Звука колокольчика не слышно. Пользуясь минутным затишьем, Швецов успевает произнести сакраментальную фразу: «Заседание Учредительного Собрания открывается». Новый взрыв оглушительного гама. Швецов покидает трибуну и возвращается к нам. Его место занимает Свердлов, чтобы второй раз открыть собрание именем Совнаркома и ультимативно предложить нам его «платформы»¹.

Зал заседаний Таврического дворца. В 1906-1917 гг. в этом зале заседала 

Государственная Дума России, 

5-6 января 1918 года – Учредительное собрание.

Приведем полностью и начало официальной стенограммы заседания: «Член Учредительного собрания И.Н.Лордкипанидзе (фракция с.-р.) с места: Товарищи, теперь 4 часа, предлагаем старейшему из членов Учредительного собрания открыть заседание Учредительного собрания. Старейший из членов фракции с.-р. – Сергей Петрович Швецов... (Сильный шум слева, рукоплескания в центре и справа, свист слева... не слышно... сильный шум и свист слева; рукоплескания центра). На кафедру поднимается старейший из членов Учредительного собрания С.П.Шевцов.
С. П. Швецов (звонит). Объявляю заседание Учредительного собрания открытым. (Шум слева. Голоса: долой, самозванец. Продолжительный шум и свист слева; рукоплескания справа.) Я объявляю перерыв. (На кафедру поднимается Свердлов от фракции большевиков, председатель ЦИК).
Я. М. Свердлов. Исполнительный комитет Совета рабочих и крестьянских депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного собрания. (Голоса справа и в центре: руки в крови! довольно крови! Бурные рукоплескания слева.) Центральный исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов... (Голос справа: фальсифицированный) выражает надежду на полное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров.
Октябрьская революция зажгла пожар социалистической революции не только в России, но и во всех странах... (Смех справа и шум) ...Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру... (шум)... и не далек тот день, когда трудящиеся классы всех стран восстанут против своих эксплуататоров так же, как в октябре восстал российский рабочий класс и следом за ним российское крестьянство... (Бурные рукоплескания слева.)»²
Яков Свердлов предложил принять написанный Владимиром Лениным проект «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», 1-й пункт которой объявлял Россию «Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Однако Собрание большинством в 237 голосов против 146 отказалось даже обсуждать большевистскую декларацию.
Председателем Всероссийского Учредительного собрания был предсказуемо избран Виктор Чернов, за которого было отдано при тайном голосовании 244 голоса. Второй претенденткой была лидер партии левых эсеров Мария Спиридонова, поддержанная большевиками; за неё отдали свои голоса 153 депутата.
Из воспоминаний Виктора Чернова: «Надо организовать президиум. Наше предложение – пока выбрать лишь председателя Учредительного Собрания и секретаря; организацию коллегиального президиума отложить на завтра. Это - предупредительная мера: чтобы своим уходом с заседания большевиками и их союзники не президиум. За наше предложение – большинство. Начинаются выборы. большевики своего кандидата не выставляют. Они будут голосовать за кандидата левых эсеров – Спиридонову. Ту самую Спиридонову, которую они потом арестуют и будут мытарить по тюрьмам и ссылкам, выматывая из нее последние остатки здоровья и жизни, доведя до грани душевной болезни. Они делают теперь ставку на имя, на террористическое прошлое, на мученическую судьбу женщины»³.

«Всякая иная линия поведения грозит ужасами гражданской войны, разорения и одичания»

Дошла очередь выступать и до самого Чернова.

Виктор Михайлович Чернов 

(25 ноября (7 декабря) 1873, Хвалынск Саратовской губернии

 — 15 апреля 1952, Нью-Йорк) — русский политический деятель, 

мыслитель и революционер, 

один из основателей партии социалистов-революционеров 

и её основной идеолог. 

Первый и последний председатель 

Всероссийского Учредительного собрания.

Он сказал: «Страна высказалась. Состав Учредительного собрания – живое свидетельство мощной тяги народов России к социализму. Оно означает – конец неопределенного, колеблющегося периода. Вопрос о земле предрешен: она станет общим достоянием, на равных правах открытым для всех трудящихся и желающих трудиться. Учредительное собрание – это начало активной внешней политики, направленной к миру – не шкурнически-сепаратному, а всеобщему, демократическому миру без победителей и побежденных. Наша страна стала цитаделью освобождающей революции, и в ней по призыву революционного правительства должен состояться съезд воскресшего Интернационала, который будет съездом умиротворения народов. Советы, как орган общественного контроля, должны быть не соперниками, а союзниками и сотрудниками Учредительного Собрания: всякая иная линия поведения грозит ужасами гражданской войны, разорения и одичания.
Учредительное Собрание должно иметь полноту власти. Но оно не должно узурпировать народную волю. Оно готово все свои основные решения передать на проверочное всеобщее голосование народа, на плебисцит. При таких условиях всякий, кто против него – тот стремиться к захвату власти, к деспотической опеке над народом»⁴.
В третьем часу ночи представитель большевиков Фёдор Раскольников заявляет, что большевики (в знак протеста против непринятия Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа) покидают заседание. От имени большевиков Раскольников заявляет, что «не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти депутатов окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания».
По свидетельству большевика Владимира Мещерякова, после ухода фракции многие охранявшие Собрание солдаты караула «взяли винтовки наизготовку», один даже «прицелился в толпу делегатов — эсеров», а Ленин заранее заявил, что уход большевистской фракции Собрания «так подействует на держащих караул солдат и матросов, что они тут же перестреляют всех оставшихся эсеров и меньшевиков».

Владимир Ильич Ульянов (Ленин; 22 апреля 1870, Симбирск — 21 января 1924, усадьба Горки, Московская губерния) — российский и советский политический и государственный деятель, революционер, создатель Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков), один из организаторов и руководителей Октябрьского переворота 1917 года в России, председатель Совета Народных Комиссаров (правительства) РСФСР.

Вслед за большевиками в четыре часа утра Собрание покидает левоэсеровская фракция, заявившая через своего представителя Владимира Карелина, что «Учредительное собрание не является ни в коем случае отражением настроения и воли трудящихся масс… мы уходим, удаляемся из этого Собрания… мы идем для того, чтобы наши силы, нашу энергию принести в советские учреждения, в Центральный Исполнительный Комитет».
За деструктивную по отношению к Учредительному собранию позицию левых эсеров бились большевики, и их борьба увенчалась успехом.
Оставшиеся депутаты под председательством Виктора Чернова, сохранив кворум, продолжили работу Собрания и приняли первые 10 пунктов аграрного закона, провозглашавшего землю общенародной собственностью; обращение к воюющим державам с призывом начать мирные переговоры; декларацию, провозглашавшую создание Российской демократической федеративной республики.
Перед принятием этих документов (а не после, как часто рассказывают) и произошел известный эпизод с вмешательством караула в работу учредительного собрания.

Яков Михайлович Свердлов (22 мая (3 июня) 1885 года, Нижний Новгород — 16 марта 1919, Москва) — российский политический и государственный деятель, революционер, большевик. Член ЦК РСДРП (б), РКП(б). Председатель ВЦИК (формальный глава РСФСР) в ноябре 1917 — марте 1919 гг. Как председатель ВЦИК, был одним из организаторов разгона Учредительного собрания.

Виктор Чернов вспоминал эти минуты:
«Левоэсеровские мужики бунтуют: им приказано от Учредительного собрания получить трудовое мужицкое право на землю, всю землю. Вот почему левоэсеровские мужики бунтовали. В их рядах дезорганизация, пререкания. Один левый эсер вдруг выхватывает револьвер и угрожает другому. Сотоварищи едва успевают его обезоружить и предотвратить трагедию. А в двери со штыками наперевес уже вбегает толпа матросов – они думают, что это сигнал, что «начинается»... Их едва успевают удержать и объяснить недоразумение. Иначе они начали бы «работу» – с левых эсеров...
Я оглядываюсь: бритый матрос, за ним – его товарищи.
«Какого народного комиссара?» – «Распоряжение. Словом, тут оставаться больше нельзя. Караул устал. И сейчас будет потушено электричество».
«Члены Учредительного Собрания тоже устали, но не могут отдыхать, пока не выполнили возложенного на них народом поручения: решить вопрос о мире, земле и государственном устройстве».
Бритым матросом был анархист Анатолий Железняков.
Собрание продолжило работу по повестке дня.
Это были первые и последние результаты работы Учредительного собрания.

Владимир Александрович Карелин (23 февраля 1891, Смоленск — 22 сентября 1938, Москва) — российский революционер, один из организаторов партии левых эсеров и член её ЦК, народный комиссар имуществ РСФСР с декабря 1917 г. по март 1918 г. Репрессирован. Расстрелян. Фото 1917 г.

Вот как это отражено в стенограмме заседания:
«Председатель. Внесено следующее предложение. Закончить заседание данного Собрания принятием без прений прочитанной части основного закона о земле, остальное же передать в комиссию для представления в семидневный срок. (Баллотировка.) Предложение принято. Внесено предложение в отмену поименного голосования ввиду создавшейся обстановки произвести открытое голосование. (Баллотировка.) Принято. Ставятся на голосование оглашенные основные положения закона о земле. (Баллотировка.) Итак, граждане, члены Учредительного собрания, вами приняты основные положения, оглашенные мной, о земельном вопросе.
Имеется предложение об избрании земельной комиссии, которая бы в семидневный срок рассмотрела все оставшиеся неоглашенными пункты закона о земле. (Баллотировка.) Принято. (Не слышно... Шум.) Сделаны предложения о принятии оглашенных заявлений: обращение к союзникам, о созыве международной социалистической конференции мира, о принятии Учредительным собранием на себя мирных переговоров с воюющими державами и об избрании полномочной делегации. (Читает.)
«Именем народов Российской республики Всероссийское Учредительное собрание, выражая непреклонную волю народа к немедленному прекращению войны и заключению справедливого всеобщего мира, - обращается к союзным с Россией державам с предложением приступить к совместному определению точных условий демократического мира, приемлемых для всех воюющих народов, дабы представить эти условия от имени всей коалиции государствам, ведущим с Российской республикой и ее союзниками войну.
Учредительное собрание исполнено непоколебимой уверенностью, что стремление народов России к прекращению губительной войны встретит единодушный отклик в народах и правительствах союзных государств и что общими усилиями достигнут будет скорый мир, обеспечивающий благо и достоинства всех воюющих народов.
Выражая от имени народов России сожаление, что начатые без предварительного соглашения с союзными демократиями переговоры с Германией получили характер переговоров о сепаратном мире, Учредительное собрание, именем народов Российской федеративной республики, продолжая установившееся перемирие, принимает дальнейшее ведение переговоров с воюющими с нами державами на себя, дабы, защищая интересы России, добиваться, в согласии с волей народной, всеобщего демократического мира»
«Учредительное собрание заявляет, что оно окажет всемерное содействие начинаниям социалистических партий Российской республики в деле немедленного созыва международной социалистической конференции в целях достижения всеобщего демократического мира».
«Учредительное собрание постановляет избрать из своего состава полномочную делегацию для ведения переговоров с представителями союзных держав и для вручения им обращения о совместном выяснении условия скорейшего окончания войны, равно как и для осуществления решения Учредительного собрания по вопросу о мирных переговорах с державами, ведущими против нас войну.
Данная делегация имеет полномочия под руководством Учредительного собрания немедленно приступить к исполнению возложенных на нее обязанностей».
В состав делегации предлагается избрать представителей различных фракций на пропорциональных началах.
(Баллотировка.) Итак, все предложения приняты. Внесено предложение принять следующее постановление о государственном устройстве России:
«Именем народов, государство российское составляющих, Всероссийское Учредительное собрание постановляет: государство российское провозглашается Российской демократической федеративной республикой, объединяющей в неразрывном союзе народы и области в установленных федеральной конституцией пределах, суверенные».
(Баллотировка.) Принято. (Предлагается назначить следующее заседание Учредительного собрания на завтра в 12 ч. дня. Есть другое предложение – назначить заседание не в 12 ч., а в 5 ч. (Голосование.) За – 12, меньшинство. Итак, завтра заседание назначено в 5 ч. вечера (Голоса: сегодня.) Мое внимание обращают на то, что это будет сегодня. Итак, сегодня заседание Учредительного собрания объявляется закрытым, а следующее заседание назначается на сегодня же в 5 ч. дня.
Заседание закрыто 6 января в 4 ч. 40 м утра»⁵.

Анатолий Григорьевич Железняков, более известный как Матрос Железняк (20 апреля (2 мая) 1895, село Федоскино, Московская губерния — 26 июля 1919, Верховцево, Екатеринославская губерния) — балтийский матрос, анархист, командир 1-й советской конной батареи, а также командир бригады бронепоездов во время Октябрьской революции и Гражданской войны. Фото 16 октября 1916 года. Одесса. Матрос торговых судов Черноморского флота.

Этими строками была закрыта целая страница российской истории.
Ленин распорядился не разгонять Учредительное собрание сразу, а дождаться прекращения заседания, закрыть Таврический дворец, и на следующий день уже никого туда не пускать. Формально приказ звучал так: «Не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпускать всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов».
Но лидерам Учредительного собрания в сложившейся обстановке угрожала реальная опасность.
Виктор Чернов вспоминал: «Перед выходом ко мне протискивается какой-то бледный уже немолодой человек. Прерывистым голосом он умоляет меня не вздумать пользоваться моим автомобилем. Там меня поджидает кучка убийц. Он, сообщающий это, сам большевик, член партии. Но его совесть не мирится с этим...
Я с несколькими окружившими меня товарищами выхожу из двери. В сторонке, где ожидает мой автомобиль, толпятся неподалеку от него люди в матросской форме. Наше пешее передвижение надежнее автомобильного, и мы направляемся в другую сторону, мимо. Когда я пришел домой, это был сюрприз. Город уже был полон вести, что с Учредительным собранием кончено, а Чернов и Церетели убиты»⁶.

«Только классовые учреждения в состоянии победить сопротивление имущих классов и заложить основы социалистического общества»

После обеда 6 января депутаты нашли двери Таврического дворца запертыми на замок. У входа стоял караул с пулемётами и двумя лёгкими артиллерийскими орудиями. Охрана сообщила парламентариям, что заседания не будет.

Фёдор Фёдорович Раскольников (Ильин) (слева) (28 января 1892, Санкт-Петербург — 12 сентября 1939, Ницца, Франция) — советский военный и государственный деятель, дипломат, писатель и журналист. Невозвращенец.

6 января 1918 года газета «Правда» объявила: «Прислужники банкиров, капиталистов и помещиков, союзники Каледина, Дутова, холопы Американского доллара, убийцы из-за угла правые эсеры требуют в учр. собрании всей власти себе и своим хозяевам — врагам народа.
На словах будто бы присоединяясь к народным требованиям: земли, мира и контроля, на деле пытаются захлестнуть петлю на шее социалистической власти и революции.
Но рабочие, крестьяне и солдаты не попадутся на приманку лживых слов злейших врагов социализма, во имя социалистической революции и социалистической советской республики они сметут всех её явных и скрытых убийц»⁷.
9 января был опубликован декрет большевистского Всероссийского центрального исполнительного комитета «О роспуске Учредительного собрания», принятый еще 6 января:
«Российская революция, с самого начала своего, выдвинула Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как массовую организацию всех трудящихся и эксплуатируемых классов, единственно способную руководить борьбою этих классов за их полное политическое и экономическое освобождение.
В течение всего первого периода российской революции Советы множились, росли и крепли, изживая на собственном опыте иллюзии соглашательства с буржуазией, обманчивость форм буржуазно-демократического парламентаризма, приходя практически к выводу о невозможности освобождения угнетенных классов без разрыва с этими формами и со всяким соглашательством. Таким разрывом явилась Октябрьская революция, передача всей власти в руки Советов.
Учредительное собрание, выбранное по спискам, составленным до Октябрьской революции, явилось выражением старого соотношения политических сил, когда у власти были соглашатели и кадеты.
Народ не мог тогда, голосуя за кандидатов партии эсеров, делать выбора между правыми эсерами, сторонниками буржуазии, и левыми, сторонниками социализма. Таким образом, это Учредительное собрание, которое должно было явиться венцом буржуазно-парламентарной республики, не могло не встать поперек пути Октябрьской революции и Советской власти. Октябрьская революция, дав власть Советам и через Советы трудящимся и эксплуатируемым классам, вызвала отчаянное сопротивление эксплуататоров и в подавлении этого сопротивления вполне обнаружила себя, как начало социалистической революции.
Трудящимся классам пришлось убедиться на опыте, что старый буржуазный парламентаризм пережил себя, что он совершенно несовместим с задачами осуществления социализма, что не общенациональные, а только классовые учреждения (каковы Советы) в состоянии победить сопротивление имущих классов и заложить основы социалистического общества.
Всякий отказ от полноты власти Советов, от завоеванной народом Советской Республики в пользу буржуазного парламентаризма и Учредительного собрания был бы теперь шагом назад и крахом всей Октябрьской рабоче-крестьянской революции.
Открытое 5 января Учредительное собрание дало, в силу известных всем обстоятельств, большинство партии правых эсеров, партии Керенского, Авксентьева и Чернова. Естественно, эта партия отказалась принять к обсуждению совершенно точное, ясное, не допускавшее никаких кривотолков предложение верховного органа Советской власти, Центрального Исполнительного Комитета Советов, признать программу Советской власти, признать «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», признать Октябрьскую революцию и Советскую власть. Тем самым Учредительное собрание разорвало всякую связь между собой и Советской Республикой России. Уход с такого Учредительного собрания фракций большевиков и левых эсеров, которые составляют сейчас заведомо громадное большинство в Советах и пользуются доверием рабочих и большинства крестьян, был неизбежен.
А вне стен Учредительного собрания партии большинства Учредительного собрания, правые эсеры и меньшевики, ведут открытую борьбу против Советской власти, призывая в своих органах к свержению ее, объективно этим поддерживая сопротивление эксплуататоров переходу земли и фабрик в руки трудящихся.
Ясно, что оставшаяся часть Учредительного собрания может в силу этого играть роль только прикрытия борьбы буржуазной контрреволюции за свержение власти Советов.
Поэтому Центральный Исполнительный Комитет постановляет:
Учредительное собрание распускается»⁸.
Именно это заявление является подтверждением юридического факта насильственного захвата и узурпацией государственной власти в России криминальной группой большевиков-ленинцев.
Россия стала классовой империей большевиков.

«Сторож, открывай: здесь есть арестованные министры. Мы пришли на смену караула»

18 января 1918 года Совнарком принимает декрет, предписывающий устранить из действующих законов все ссылки на Учредительное собрание.

Матросы-анархисты в Петрограде. 1917 год.

18 (31) января III Всероссийский Съезд Советов одобрил декрет о роспуске Учредительного собрания и принял решение об устранении из законодательства указаний на его временный характер («впредь до созыва Учредительного собрания»).
Уже 7 (20) января получила кровавое продолжение история с объявлением вне закона партии кадетов.
Напомним, что 28 ноября (12 декабря) 1917 г. Совет народных комиссаров издал декрет, объявлявший партию кадетов «партией врагов народа» и предусматривавший арест её лидеров на всех уровнях. Этим декретом лидеры кадетской партии были фактически поставлены вне закона.
Уже 28 ноября (11 декабря) 1917 года по декрету СНК были арестованы после прибытия в Петроград на открытие Учредительного собрания депутаты Учредительного собрания от партии кадетов, Андрей Иванович Шингарёв и Фёдор Фёдорович Кокошкин.
В конце декабря 1917 г. оба подали ходатайства о переводе их по состоянию здоровья из Петропавловской крепости в больницу.
6 января Шингарёва и Кокошкина перевели в Мариинскую тюремную больницу.
В ночь с 6 на 7 января 1918 года оба политика были убиты в больнице революционными матросами и красногвардейцами.
Воспоминания об убийстве Шингарёва и Кокошкина в полной мере показывают, каким образом «движущие силы» большевиков представляли себе свои новые «революционные права» и кто собственно пришел к власти.

Вооруженная охрана Таврического дворца. 

В правой стороне снимка – начальник 

караула А. Г. Железняков. 1917 год.

«…Около 30 матросов флотских экипажей «Ярославец» и «Чайка» охотно вызвались пойти с Басовым. С криками «вырезать», «лишние две карточки на хлеб останутся» разъярённая матросня ринулась к Мариинской больнице. Расставив на всякий случай посты на соседних улицах, около 10 матросов примерно в 21.30 ночи подошли к входу в больницу, стали стучать в дверь: «Сторож, открывай: здесь есть арестованные министры. Мы пришли на смену караула».
Увидев толпу вооруженных матросов, перепуганный сторож М. Е. Марков впустил их в больницу. Взяв у сторожа керосиновую лампу, Басов, зная расположение палат Кокошкина и Шингарева, повел матросов на 3-й этаж. Сначала матросы ворвались в палату А. И. Шингарева. Тот готовился ко сну, сидел на кровати, прислонившись к стене.
Здоровенный матрос-эстонец Оскар Крейс схватил его за горло, повалил на кровать и стал душить. Настигнутый врасплох, Шингарев попытался спросить: «Что, вы, братцы, делаете?» Однако матросы, крича, что «убивают министров за 1905 год, довольно им нашу кровь пить», стали беспорядочно в него стрелять из револьверов и колоть штыками.
Затем убийцы направились в палату Ф. Ф. Кокошкина, который уже спал. Тот же Крейс схватил его за горло со словами «Товарищ» и площадной бранью, а другой матрос, Я. И. Матвеев, двумя выстрелами в упор — в рот и сердце — убил его. Исполнив «свой классовый долг», матросы и красногвардейцы покинули больницу.
Уходя, они в комнате Шингарёва прихватили кожаную куртку и подарили её Басову. Опьяненные совершенным убийством, они требовали от Басова, чтобы тот повел их в Петропавловскую крепость, где они намеревались расправиться с «сидевшими там министрами и Марковым II». Более того, они сказали Басову, что потом они пойдут в лечебницу Герзони, где в это время находилось еще три министра Временного правительства. Когда Басов доложил Куликову о случившемся, тот выразил удовлетворение, сказав «туда им и дорога»⁹.
Вот такие «силы» оказались «освобождены» для «новой жизни» большевиками.
Многие исследователи считают убийство Шингарёва и Кокошкина первым фактическим актом Красного Террора.
Для отвода глаз 7 января 1918 года по приказу Ленина была образована следственная комиссия в составе управляющего делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевича, наркома по морским делам П. Е. Дыбенко и наркома юстиции, левого эсера И. З. Штейнберга. В течение нескольких дней комиссии удалось установить личности участников убийства и даже арестовать 8 человек. Флотские экипажи отказались выдавать матросов О. Крейса и Я. И. Матвеева; оба так и не были привлечены к суду под предлогом, что «не были разысканы».
После правительственного кризиса, когда левые эсеры, включая наркома юстиции И. Штейнберга, вышли 15 марта 1918 года из правительства в знак протеста против заключения большевиками Брестского мира, большевики окончательно свернули все попытки организовать суд над убийцами. Достаточно объективное обвинительное заключение, подготовленное И. Штейнбергом, было ими отвергнуто. Участники убийства были освобождены.
Примечательно, что партийный товарищ убитых, кадет, князь П. Д. Долгоруков, сам находившийся в тот момент в камере Петропавловской крепости (в соседних с ним камерах потом оказались убийцы), намеревался на суде выступить… в защиту исполнителей убийства.
Им была даже подготовлена речь «В защиту убийц Шингарёва и Кокошкина». В ней князь готовился обвинить в убийстве своих товарищей верхушку большевистской партии, которая подготовила и издала Декрет от 28-го ноября, поставивший руководителей кадетской партии вне закона, объявив их «врагами народа», тем самым санкционировав их травлю, вплоть до физического уничтожения.
Долгоруков писал в вступлении для будущего суда: «Трудно не отшатнуться в ужасе от трупов Шингарёва и Кокошкина, трудно и оправдать их убийц. Но вы (суд) должны разобраться в степени их виновности и, разобравшись, вы должны признать, что главные, наиболее сознательные убийцы Шингарёва и Кокошкина это те, кто подписал декрет 28-го ноября» — поэтому, писал далее Долгоруков, к суду следует привлечь главных виновников убийства — «иначе — ваш суд — не суд, а классовая и политическая расправа, где под личиной суда и правды царит месть и бесправие».
Но суда не было¹⁰.
Законный суд прекратил существование вместе с законной государственной властью.

+ + +

После этих трагических событий, ввергших Россию в пучину государственного террора и беззакония, в стремлении к законным процедурам наделения властью большевики не были замечены ни разу, вплоть до краха СССР. Причины многого произошедшего после этого, в том числе причины кровавой политической мести многим политическим оппонентам во время массовых репрессий, кроются в поражении большевиков на выборах в Учредительное собрание.

Подготовленная большевиками газетная статья 

с призывом к роспуску Учредительного собрания.

Большевики ничего не забыли и никого не простили.
Для насильников насилие всегда будет эффективнее демократии. И Гражданская война в России показала это в полной мере.
Кроме того, в Гражданской войне, как и в Учредительном собрании, оппоненты большевиков не были едины между собой. Как и положено сторонникам политического многообразия, они придерживались своих идеологических и сугубо политических позиций, что не дало возможности консолидировать все ресурсы в борьбе с большевизмом.
А особенность большинства гражданских войн заключается в том, что очень быстро они превращаются во взаимоуничтожительные, когда виновны все, огромная кровь на всех, и в итоге побеждает, как правило, за редким исключением, более наглый и более озверевший. Но это – отдельная тема.
И – это тоже очень важно – реально тогда народ России еще не понимал в полной мере, что несет ему большевизм. Первые парадные лозунги типа «Земля – крестьянам», «Фабрики – рабочим» и «Власть – Советам» и отвечали неким безотчетным ожиданиям миллионов. Мало кто понимал, что это – ложь, политико-пропагандистские прикрытие захвата власти, своего рода хлороформ.
А для несогласных политиков уже тогда ответом была пуля, и страх перед большевистской бандой начал проявляться с самого начала.
Насилие и ложь – повивальные бабки страха, который большевики культивировали повсеместно. Это отражало суть «ленинского подхода» к практике захвата и удержания власти.
С 6 (19) января 1918 года Россия утратила легитимную государственную власть.
После этого общенациональная катастрофа стала неизбежна, а ее реальные масштабы превзошли все самые апокалипсические прогнозы.
Внимательное изучение и анализ исторической ситуации конца 1917 – начала 1918 годов очень важен для понимания не только исторического процесса, но и политических корней любого большевизма, в том числе современного.
Перелистывая страницы архивных документов, находишь чрезвычайно много драматических исторических параллелей с современностью. Так много, что к датам исторических документов легко прибавляется 100 лет. И от этой чрезвычайной легкости возможного воспроизводства общенациональной трагедии становится не по себе.
Видишь воочию, какой ценой было заплачено за отказ от честных выборов, узурпацию власти, политическое насилие и ложь.
Современная российская государственность не установила своё правопреемство от разогнанного политическими уголовниками Учредительного собрания. Она стала правопреемником не Российской Империи, а Советского Союза, полноправной наследницей большевизма, в том числе политических плодов большевистского насилия, большевистских принципов управления государством.
Украденная в результате нечестных выборов и прямой узурпации власть не приносит стабильности ни государству, ни обществу.
Она неизбежно всё дальше и дальше отходит от народа, потому что не считает народ своим сувереном, своим источником.
«Способность к лжи и преступлению» становится родовым проклятьем такой власти.
И эта расширяющаяся пропасть между гражданином и властью создает угрозу не только краха государства, но и распада страны.
Желающие спасения Родине не смогут обойти стороной уроки Всероссийского Учредительного собрания.
Источник: Псковская губерния. №3 (625) от 23 января - 29 января 2013 года.

---

1. В. М. Чернов. Перед бурей. Мегаполис-Континент. М., 1991. Апрель.
2. Учредительное собрание. Россия. 1918. Стенограмма и другие документы. М., 1991.
3. В. М. Чернов. Перед бурей. Мегаполис-Континент. М., 1991. Апрель.
4. В. М. Чернов. Перед бурей. Мегаполис-Континент. М., 1991. Апрель.
5. Учредительное собрание. Россия. 1918. Стенограмма и другие документы. М., 1991.
6. В. М. Чернов. Перед бурей. Мегаполис-Континент. М., 1991. Апрель.
7. Газета «Правда», 6 января 1918 года.
8. См.: Декреты Советской власти. Т. I. М., Государственное издательство политической литературы, 1957, стр. 335—336.
9. См.: Шелохаев В. В. Исторические персоналии: Фёдор Фёдорович Кокошкин.
10. См.: Шелохаев В. В. Исторические персоналии: Фёдор Фёдорович Кокошкин.

---

Векторная теория социальной революции.

Новая книга о причинах, движущих силах, целях и задачах революции, как общественного явления, перемещающего государство в направлении прогрессивных политических идей: демократии, либерализма и равноправия.